О любви земной и Небесной
Составитель К.Савитрин
Тициан. «Любовь земная и небесная»
Назарова Ольга. Одержимый любовью: что зашифровал Тициан в своей картине «Любовь земная и небесная».
Тициан Вечеллио. Автопортрет
К большому сожалению современных зрителей, очень мало известно о заказчиках и владельцах живописных эпиталам (свадебных песен). Тем большей ценностью обладает история одного из самых знаменитых и поэтичных образцов этого жанра — картины Тициана, которая вошла в историю искусства под названием «Любовь земная и небесная». Она была создана в 1514 году по случаю бракосочетания Никколо Аурелио — венецианца из знатного, но обедневшего рода, прекрасно образованного и занимавшего почетную и важную государственную должность секретаря Совета десяти. К моменту вступления в брак ему было уже за пятьдесят, и это была его первая женитьба, поскольку родительское наследство он великодушно потратил на приданое для своих сестер, которых выдал замуж, а сам вынужден был остаться холостяком.
Невестой, с которой ему удалось заключить брачное соглашение, была молодая падуанка Лаура Багаротто. Несмотря на то что ей было немногим больше двадцати, этот брак был для нее вторым. Лаура была так называемой вдовой падуанского бунта. И ее отец, падуанский юрист, и, по всей вероятности, муж, местный патриций Франческо Борромео, были казнены Венецианской республикой в 1509 году за ту поддержку, которую граждане Падуи оказали имперским войскам в их наступлении на Венецию. Речь идет о событиях войны Камбрейской лиги, целью которой было политическое и экономическое уничтожение Венеции. Падуанцы, чей город находился в зависимости от Венеции, поддержали Камбрейскую лигу, рассчитывая освободиться от власти Венеции. Однако Венеция, устоявшая под натиском лиги, сохранила свою государственность и приняла меры против изменников и бунтовщиков. Участвовавшие в заговоре падуанцы были казнены с особой жестокостью, публично, на глазах родственников, а их имущество было конфисковано, включая приданое жен и дочерей. Таким образом Лаура не только пережила казнь отца и мужа, но и осталась без средств к существованию.
Через некоторое время Венецианским Сенатом был принят указ о том, что вдовы падуанского бунта могут вернуть свое приданое, но только в том случае, если они повторно вступят в брак с гражданами Венецианской республики, — так конфискованные средства обращались на благо венецианских граждан. Как видим, и жених, и невеста, каждый по своим причинам, находились практически в безвыходном положении, но благодаря прагматичной предусмотрительности Светлейшей Республики оказывались в каком-то смысле идеальной парой друг для друга. Для Никколо Аурелио подобный брак был последней надеждой на создание семьи и рождение наследника, а для Лауры Багаротто — единственной возможностью устроить свою дальнейшую жизнь и вернуть себе приданое. Оно было очень значительным, включало обширные земельные владения и денежные средства. В преддверии бракосочетания Никколо Аурелио от имени Лауры подал в Сенат петицию о возвращении имущества, и за день до свадьбы приданое вернулось к Лауре и ее будущему мужу.
Вероятно, именно приданое стало источником финансирования картины, которая была заказана Тициану и должна была прославить новый союз и пожелать ему всего того, что обычно желают брачным союзам. Судя по описи этого приданого, помимо земельных владений и денег, к Лауре Багаротто вернулось и роскошное платье, в котором она выходила замуж в первый раз («белое атласное платье с красными рукавами, украшенное двадцатью пятью жемчужинами»). Скорее всего, в этом же платье она выходила замуж и второй раз.
Тициан. «Любовь земная и небесная». Фрагмент. Любовь земная или супружеская
В этом месте мы должны обратиться к самой картине,
чтобы увидеть, что женская фигура слева одета в платье, очень похожее на то,
которое фигурирует в описи имущества Лауры Багаротто: белое с большими алыми
рукавами. Другие детали дополняют традиционный костюм венецианской невесты:
жемчуг, пояс и перчатки, которые выступали ритуальными свадебными подарками от
жениха невесте, распущенные волосы, украшенные венком из мирта — растения,
которое и в античном, и в ренессансном мире выступало свадебным символом и
атрибутом Венеры. На парапете фонтана стоят два сосуда: один из них похож на
свадебное блюдо, на которых невестам подавали ритуальное угощение, второй, в
виде закрытой металлической шкатулки, — наполняли свадебными подарками.
Тициан. «Любовь земная и небесная». Фрагмент. Любовь Небесная
На противоположной стороне бассейна в виде антикизированного саркофага восседает другая женская фигура, она полностью обнажена и держит светильник. Все, что нам известно о том, как изображали Венеру, побуждает идентифицировать ее как античную богиню любви. Рядом мы видим фигуру Купидона, который перемешивает воду в саркофаге. Присутствие Купидона тоже косвенным образом указывает на присутствие Венеры. Интригует то, что внешность у этих женщин одинаковая, как у близнецов. Они уравновешивают друг друга на противоположных краях бассейна и на противоположных краях композиции картины.
Тициан. «Любовь земная и небесная». Фрагмент. Купидон
Ландшафт за крупными фигурами первого плана полон любовных символов: это и кролики, и любовная пара, и пастух, и всадники. В сцены преследования и охоты, которые различимы на дальнем плане, как и в псевдоантичные сцены завоеваний на стенке саркофага, служащего бассейном, вкладывали любовные коннотации, они выступали аллегорией брачного союза. Если присмотреться к правой стороне передней стенки бассейна, можно увидеть своего рода кран, из которого истекает вода из бассейна, а справа над этим краном помещен герб жениха. Было выдвинуто остроумное предположение, что этот кран, выпускающий воду из бассейна, эвфемистически изображает то же, что изображал putto pissatore, и, следовательно, обладает тем же смыслом и выступает в качестве благопожелательной аллегории. Атрибуты невесты и Венеры, многочисленные любовные символы, повод, по которому была заказана картина, делали общий смысл произведения, посвященного теме любви и брака, очевидным для зрителей всех времен.
Тем не менее расшифровать «лексику» и «синтаксис» этой картины, то есть выявить значение и смысл отдельных составляющих, в первую очередь двух женских фигур, а также прояснить смысловые связи между ними оказалось очень непросто. К сожалению, описаний картины, которые бы относились ко времени ее создания, до нас не дошло. Это обстоятельство открыло путь многочисленным интерпретациям, поток которых не иссякает до сих пор.
Огромную роль в интерпретации картины сыграло то название, которое мы используем сегодня, хотя впервые оно появилось в описях галереи Боргезе только в середине XVII века. Это название — Любовь земная и небесная — заставляло искать ключи к расшифровке образов и в мире бинарных оппозиций, и, в первую очередь, в концепции любви земной и любви небесной.
В свадебном контексте особенно бросается в глаза то,
что античная концепция двух Венер
находится в противоречии с принципами ренессансного брака. У Марсилио Фичино
противопоставление двух Венер тоже никак не связано с темой семьи, его небесная
Венера нацелена на развитие человеческой души. Как ренессансного неоплатоника
его в первую очередь интересует философское противопоставление чувственного и
интеллектуального, физического и метафизического, небесного и земного, а также
способы выстраивания отношений между ними.
В то же время в ренессансных текстах можно найти и другую концепцию двойственной Венеры, не столько философскую, сколько литературно-поэтическую. Знаменитый гуманист-литератор Джованни Боккаччо обращается к двойственной Венере и в Генеалогии языческих богов, и в Элегии мадонны Фьяметты. В комментариях к последнему сочинению он пишет: «Венера имеет двоякий облик: Венера законная и Венера запретная. Первая соединяет жену и мужа, потому и зовется святейшей; вторая внушает мужу желание обладать чужой женой, как своей, а жене — страсть к чужому мужу, как к своему собственному».
В этой трактовке, которая сильно отличается от истолкований Платона и Марсилио Фичино, небесная Венера в самом деле становится покровительницей брака, а противопоставленная ей земная, пошлая Венера — олицетворением похоти, незаконной и порочной страсти. Такая трактовка вторит той концепции брака, которая была изложена Блаженным Августином, когда целомудрию брака противопоставляется грех плотской страсти, но при этом олицетворяется персонажами античной мифологии: первое оказывается под покровительством Венеры небесной, а второе — под покровительством Венеры земной.
Однако если мы попытаемся применить эту концепцию к картине Тициана, то увидим, что она плохо соотносится с ее визуальным миром. В первую очередь, невозможно определить, какая из женщин олицетворением какой из Венер является. Например, великому иконологу Эрвину Панофскому, который придерживался неоплатонической трактовки сюжета картины Тициана, было очевидно, что обнаженная фигура — это небесная Венера, а та, которая одета невестой, — это Венера земная. Однако иконографические исследования ренессансных образов Венеры не подтверждают эту идею. Венера — покровительница брака может изображаться и полностью обнаженной, как мы уже видели на примерах венецианских живописных эпиталам, представляющих Венеру и Купидона. Но она же могла изображаться и как невеста, например, в сцене Триумфа Венеры, в росписях Франческо дель Косса в Палаццо Скифанойя в Ферраре. Здесь Венера, возвышающаяся на колеснице, запряженной лебедями и голубками, одета в белое платье с золотым поясом, а ее свободно ниспадающие волосы венчает венок из мирта и роз.
Есть и третий — аллегорический — способ изображать Небесную Венеру. Его мы встречаем в произведении художника Джованни Антонио Бацци по прозвищу Содома, который работал в Милане, затем в Сиене и Риме и был автором целого ряда свадебных образов, в которые входила, очевидно, и доска с изображением Любви небесной. Трактовка образа в этом произведении совсем не похожа на традиционные изображения Венеры. Она лишь частично обнажена, на голове у нее шлем, но главными атрибутами, которые позволяют ее опознать, являются два очага, один из которых она гасит, а другой, наоборот, возжигает, и сопровождающая их надпись stinsiterena.
Джованни Антонио Бацци - Аллегория небесной любви
Расшифровывается надпись так: гасит земное и возжигает небесное. Другими словами, основная задача небесной Венеры — гасить
огонь похоти и возжигать другой огонь настоящей высокой брачной любви в полном
соответствии с концепцией Боккаччо и представлениями эпохи Возрождения о браке.
Концепция двух Венер при всей своей привлекательности
не имеет сложившейся иконографии в ренессансном искусстве. К тому же, если внимательно посмотреть на
взаимодействие женских фигур в картине Тициана, можно убедиться, что оно в
принципе не поддерживает идею бинарной оппозиции. Композиционно фигуры
уравновешивают друг друга, однако ведущая роль принадлежит правой, обнаженной.
Ее поза очень динамична, она обращена к фигуре невесты и положением тела, и
взглядом, возвышается над ней и выглядит очень триумфально. В то же время мы не
можем быть уверены в том, отдает ли себе отчет вторая женщина, одетая невестой,
в присутствии своего двойника. Такой тип их взаимодействия заставляет думать о
другом варианте интерпретации, который кажется наиболее подходящим именно в
контексте свадебной образности, он заставляет предположить, что перед нами
Венера и невеста. В самом деле, несмотря на то что иконография картины
Тициана уникальна и заметно отличается от «стандартной» венецианской свадебной
эпиталамы, в которой взаимодействуют Венера и Купидон, в ней можно прочитать
риторику и отдельные приемы этого типа произведений.
Очень интересным в этой картине является сочетание мотивов огня (светильник, который держит обнаженная Венера) и воды (бассейн, воды которого перемешивает Купидон, и многочисленные водоемы на заднем плане), которое имело в ренессансной Венеции очень важное символическое значение. В трактате Франческо Барбаро мы читаем: «В обычае было подносить новобрачной огонь и воду, чтобы она прикоснулась к одному и к другому. И это всем демонстрировало, что жена была избрана главным образом для рождения детей, поскольку жар и влага, которые суть причина, порождающая все вещи, воплощены в этих стихиях».
Таким образом, картина
Тициана является уникальной вариацией на тему живописной эпиталамы с необычайно
богатым смысловым содержанием, в котором переплелись мифологические и
аллегорические аспекты, а также детали ренессансного бракосочетания.
Вероятно, Никколо Аурелио самостоятельно разработал его концепцию и программу. Брак Никколо Аурелио и Лауры Багаротто, освященный удивительным творением Тициана, продлился до 1527 года, когда Лаура умерла вторыми родами (что было очень частой судьбой женщин того времени), оставив мужу мальчика, которого назвали Антонио в честь его дяди, брата Никколо. Зная все, что мы знаем об этих людях, мы можем смотреть на произведение Тициана как на своего рода элегию в память о жизни и судьбе Лауры Багаротто.
ПРИЛОЖЕНИЕ. Фрагменты трактатов о любви Эпохи Возрождения
Марсилио Фичино. Комментарий на "Пир" Платона, о Любви
Речь вторая. Глава VII. О рождении Эрота
… Как ангел относится к богу, так мировая душа относится к ангелу и к богу. Ибо, устремляясь горе, она от вышних вещей подобным же образом воспринимает луч, возжигается и порождает Эрота, причастного изобилию и нужде. Изукрашенная таким образом формами всех вещей, она по их примеру движет небеса и производительной способностью порождает подобные им формы в материи элементов. И здесь мы сызнова усматриваем двоякую Венеру: одну — способность этой души к познанию высших вещей; другую — той же души способность к порождению вещей низшего мира. Первая не есть собственная способность души, но подражание ангельскому созерцанию, вторая же, напротив, присуща природе души. Вот почему всякий раз, когда мы полагаем в душе одну-единственную Венеру, мы понимаем под ней ее особенную способность и ей свойственную Венеру. Когда же говорим о двух, то имеем в виду одну общую ей с ангелом и вторую — собственно присущую душе. Стало быть, в душе наличествуют две Венеры: первая небесная, вторая же пошлая. Обе они обладают Эротом: небесная — для познания божественной красоты, пошлая — для порождения ее в материи мира. Ту красоту, которую созерцает одна, другая желает в меру сил передать машине мира. И та и другая стремятся к порождению красоты, но каждая по-своему. Венера небесная стремится силою своего ума воспроизвести в себе самой как можно точнее красоту божественных вещей, Венера пошлая — воспринятую благодаря плодородию божественного семени божественную красоту воспроизвести в материи мира. Первого Эрота мы иногда именуем богом, поскольку он устремлен к божественным вещам, но чаще даймоном, так как он — посредник между изобилием и нуждой. Второго Эрота — зовем всегда даймоном, так как он очевидно влечется к телу и более склонен к низшей области мира, что, конечно же, чуждо природе богов и более подобает даймонам.
Речь вторая. Глава VII. О двух родах любви и о двоякой Венере
Ранее рассмотрим вкратце два рода любви. У Платона
Павсаний утверждает, что Эрот является спутником Венеры. И полагает, что по необходимости существует столько же
Эротов, сколько Венер. Он говорит о двух Венерах, которых соответственно
сопровождают два Эрота. Одну Венеру он считает небесной, другую же вульгарной.
Эта небесная Венера порождена небом без матери. Вульгарная же происходит от
Юпитера и Дионы.
Платоники
называют небо высшим богом, потому что как небо — это высшее тело — управляет и
содержит [в себе] все тела, так этот высший бог превосходит все духи...
Первая Венера,
которая находится в уме, рождена небом без матери, так как, согласно физикам,
мать — это материя. Ум же этот чужд всякой сопричастности с тленной материей.
Вторая Венера, которая находится в душе мира, происходит от Юпитера и Дионы. От
Юпитера, то есть от той доблести души, которая движет небесные тела, так как
она [доблесть] создала ту силу, которая порождает эти низшие [вещи]. Мать же ей
приписывают по той причине, что полагают, что, рассеянная в материи мира, она
имеет связь с материей. Итак, говоря кратко, Венера двояка: одна есть то мышление, которое мы полагаем в ангельском
уме; другая есть порождающая сила, приписанная мировой душе. У обеих в качестве
подобного им спутника имеется Эрот. Ибо одна врожденной любовью возносится к
умопостижению божественной красоты. Другая же — своей любовью — к порождению
той же красоты в телах. Одна вначале заключает в себе сияние божества, затем
передает его второй Венере. Та же переносит искры этого сияния в материю мира.
Благодаря
присутствию такого рода искр отдельные тела мира, в меру природной их
способности, представляются красивыми. Облики этих тел через глаза воспринимает человеческий дух, который тоже
обладает двоякой способностью, а именно силой понимания и силой порождения. Эта
двоякая способность представляет в нас двух Венер, которых сопровождают два
Эрота. Когда сперва нашим глазам является облик человеческого тела, наш ум,
который является в нас первой Венерой, почитает и любит его в качестве образа
божественной красоты и через него часто возносится к ней. Порождающая же сила,
то есть вторая Венера, страстно желает породить подобную ей форму. Итак, Эрот
сопутствует той и другой. Там — как желание созерцать, здесь — как желание порождать
красоту. И тот и другой Эрот благороден и достоин похвалы. Ибо и тот и другой
следуют божественному образу.
Что же Павсаний порицает в любви? Я скажу вам. Если
кто-либо, более стремясь к удовлетворению чувственной страсти, пренебрегает
созерцанием или предается этой страсти чрезмерно с женщинами или, вопреки
естественному порядку, с мужчинами, или формы тела предпочитает красоте души,
то он поистине злоупотребляет достоинствами любви.
Это злоупотребление любовью и порицает Павсаний. Тот же, кто правильно ею пользуется, тот, конечно, хвалит форму тела, но благодаря ей воспринимает более возвышенную красоту души, ума и бога и более пылко любит ее и восхищается ею. Долг же продолжения рода и плотского соединения он выполняет настолько, насколько предписывают естественный порядок и гражданские законы, установленные благоразумными людьми. Но об этом более подробно говорит Павсаний.
Речь шестая. Глава VIII. Во всех душах имеется два
Эрота, в наших же пять
Двоякая Венера и двоякий Эрот наличествуют не только в
мировой душе, но также и в душах сфер, светил, даймонов и людей. И так как все
души в последовательности естественного порядка относятся к этой первой
[мировой душе], то по необходимости и Эроты всех этих душ так же относятся к
Эроту мировой души и некоторым образом зависят от него. Поэтому их всех Диотима
называет просто даймонами, а Эрота мировой души — великим даймоном. Он,
проникая через весь мир во все существа, не дает сердцам уснуть и постоянно
побуждает их к любви.
В нас же обнаруживается не два только, но целых пять
Эротов. Два из них, крайние, даймоны. Трое же средних — не даймоны только, но
страсти. Разумеется, в человеческом уме вечна любовь к созерцанию божественной
красоты, благодаря коей мы устремляемся к философским занятиям и к служению
правде и благочестию. И в производящей способности заключено некое сокровенное
стремление к порождению потомства; эта любовь постоянна, и мы непрестанно
побуждаемся ею, чтобы воплотить в обличии порожденного нами потомства подобие
этой высшей красоты. Эти два Эрота суть постоянно присущие нам даймоны, о
которых пророчествовал Платон, что они всегда будут пребывать в наших душах,
— из коих один, чтобы подвигнуть нас к
высшему, другой — чтобы низвергнуть нас вниз; один — это калодаймон, или даймон
благой, другой же — какодаймон, или злой даймон. На самом же деле оба они —
благие, ибо как продолжение рода, так и исследование истины равно почетны и
необходимы. Ведь
второй
потому именуется дурным, что из-за злоупотребления по нашей вине он часто смущает
нас и отвращает душу от главного ее блага, состоящего в созерцании истины, и
низводит ее до низменных занятий.
Среднее между
ними положение занимают в нас три Эрота, которые, будучи не равны в душе этим
двум постоянным, поскольку они возникают, растут, уменьшаются и исчезают,
правильнее должны называться движениями [души] и страстями, нежели даймонами. Один
из них отстоит от обоих крайних на равном расстоянии, два же других ближе то к
одному, то к другому.
Конечно же, когда фигура некоего тела открывается очам
и через них проникает в дух и оказывается благодаря расположению материи в наибольшей
мере именно такой, какой ее содержит в качестве идеи божественный ум, она сразу
же нравится душе, так как оказывается в согласии с логосами, которые как наша
душа, так и наша порождающая способность некогда восприняли от божества и
сохранили в себе в качестве образцов самой вещи. Здесь-то и возникает, как мы сказали, троякий Эрот. Ибо мы от рождения
или по воспитанию более приготовлены и склонны либо к созерцательной, либо к
деятельной, либо к чувственной жизни. Если [мы предрасположены] к созерцательной
жизни, то мы от вида телесной формы тотчас же возвышаемся к рассмотрению формы
духовной или божественной. Если к жизни чувственной — то тотчас же опускаемся
от наслаждения зрелищем к жажде осязания. Если же [мы склонны] к жизни
деятельной и нравственной, то мы стремимся наслаждаться лицезрением и
собеседованием. Одни столь духовны, что устремляются ввысь, другие столь тупы,
что низвергаются вниз, третьи же остаются в середине.
Итак, всякая любовь начинается от внешнего вида.
Но любовь созерцательного человека от внешнего вида восходит к уму. Любовь
человека чувственного от внешнего вида нисходит к осязанию. Любовь же деятельного
человека останавливается на внешнем виде. Эрот первого скорее превращается в
высшего даймона, чем в низшего. Эрот второго более нисходит к низшему, чем
возвышается к высшему. Эрот же третьего остается на равном расстоянии от обоих.
Этим трем Эротам подобают три определения: любовь созерцательного человека
именуется божественной, деятельного — человеческой, чувственного — животной.
Пояснение К.С. к фрагментам из «Комментария на "Пир" Платона, о
Любви» М.Фичино
Марсилио Фичино (1433 — 1499) —
выдающийся христианский философ-неоплатоник итальянского Возрождения,
переводчик Герметических сочинений, полного Платоновского корпуса и сочинений
неоплатоников Прокла, Порфирия, Ямвлиха, Псевдо-Дионисия Ареопагита и Михаила
Пселла на латинский язык. Фичино, а во след за ним и Джоржано Бруно (1548 — 1600)
были двумя виднейшими философвами
итальянского Возрождения, с опорой на герметическую и платоническую философию
создавшими идеологическую основу всего европейского Ренессанса в философии,
науке, литературе и искусстве.
Марсилио Фичино был создателем и вдохновителем
христианской неоплатонической философии. Он высоко поднял её как факел, которым
озарил тьму уходящего Средневековья. Фичино принял сан католического священника,
но при покровительстве мудрого и высокообразованного правителя Козимо Медичи
основал Флорентийскую платоновскую академию. И даже во время церковных служений
нередко выступал с поясненями сложных положений и идей философии Платона,
соединяя их с объяснениями учения христианской церкви.
* * *
Приведённые фрагменты из трактата М.Фичино показывают, что когда он говорит о двух Венерах и двух Эротах и называет одних из них Небесными или Божественными, а других — человеческими, пошлыми или низкими, то последнее вовсе не означает непременно «низменные».
Венера, сопровождаемая Эротом есть Небесная Красота,
сопровождаемая Небесной Любовью, или земная красота, сопровождаемая земной любовью.
И здесь Фичино даёт важное пояснение:
«На самом же деле оба они (два Эрота) — благие, ибо как продолжение рода, так и исследование истины равно почетны и необходимы. Ведь второй потому именуется дурным, что из-за злоупотребления по нашей вине он часто смущает нас и отвращает душу от главного ее блага, состоящего в созерцании истины, и низводит ее до низменных занятий».
Венера Небесная есть духовная, возвышенная Красота. А пошлая Венера есть красота земная. Последняя будет благой в той мере, в которой она сопричастна с Венерой или Красотой Небесной, Божественной. И будет низменной лишь тогда, когда, утратив сопричастность с Красотою Божественной, станет чрезмерно сосредотачивать внимание любящих на красоте чувственной. Красота земная важна и значима, если ей уделяется внимание в соответствии с принципами соизмеримьсти и Иерархии. Как говорили древние алхимики: «Всё в мире — лекарство, всё в мире — яд. И только мера превращает одно в другое».
То есть земную Венеру делает низменной чрезмерное сосредоточение на внешнем в ущерб внутреннему душевному и духовному, Это пренебрежение душевным и духовным ради человеческого унижает любовь, а ради животной страсти делает любовь пошлой, вульгарной, животной. Естественная для животных для человеческих существ она, именно, становится низменной и противоестественной.
Согласно Фичино естественной для человека является душевная, человеческая красота, а также поднявшаяся над страстями разумная и разумеющая любовь. Если же рассматривать человека, как существо исшедшее от Бога и к Нему устремлённое, то в высшей степени Естественными будут для него красота возвышенная (Красота, Прекрасное), одухотворённая, высоконравственная и сопутствующая ей одухотворённая, мудрая, возвышенная Любовь.
В этом можно увидеть проявление Закона Иерархии, согласно которому высшему необходимо уделять важнейшее внимание и сосредоточение:
«Делите все на четыре части: первая — Высшему, вторая – Общему Благу, третья — ближним и четвертая — себе. Но придет час, когда останется только три части, ибо четвертая будет поглощена второй. Такие деления называются огненными. Никто, кроме сердца, не укажет границу этих частей. Но пусть огненно будет начертана последовательность» (Учение Живой Этики. Мир Огненный, ч. 2, 457).
Фичино говорит о
трёх Эротах:
«Этим трём Эротам подобают три определения: любовь созерцательного человека именуется божественной, деятельного — человеческой, чувственного — животной».
Христианское учение
о внутренней Иерархии в человеке говорит следующее:
«Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом» (1Пет.3:3,4).
И сам Христос
говорит в Евангелии от Матфея:
«Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне. Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры! Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Матф.6:24-34).
Кто или что провоцирует
человека, побуждая его предпочитать низшее высшему и пренебрегать высшим ради
удовлетворения низших склонностей? Ответ на этот вопрос можно найти в послании
апостола Иакова:
«В искушении
никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и Сам не
искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною
похотью; похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть. Не
обманывайтесь, братия мои возлюбленные. Всякое даяние доброе и всякий дар
совершенный нисходит свыше, от Отца светов, у Которого нет изменения и ни тени
перемены. Восхотев, родил Он нас словом истины, чтобы нам быть некоторым
начатком Его созданий» (Иак.1:13-18).
То есть каждый «каждый
искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью», собственными
кармически обусловленными желаниями, пристрастиями, страстями, которые,
возвращаясь к своему породителю вновь и вновь искушают его, испытывая степень
понимания принципа или закона Иерархии: готов ли он «отдавать кесарево кесарю, а Божие Богу» (Матф.22:21).
Согласно Марсилио Фичино обе любви — человеческая и Божественная — «благие, ибо как продолжение рода, так и исследование истины равно почетны и необходимы». И они дополняют друг друга. Божественная устремляет к Прекрасному, Возвышенному, к Премудрости (или Истине). Устремляет во всем сущем и также к Божественной Природе во всех живых существах.
«Величайшее
счастье, какое может вообразить смертный, — это брачные узы, связующие два любящих
сердца. Но есть еще большее счастье: это объятие Истины. Смерть разлучит мужа с
женой, но смерть никогда не поразит того, кто заключил союз с Истиной. Потому
соедините свою судьбу с Истиной и живите с ней в святом браке. Пусть никто не
будет одинок, пусть каждый соединится в святой любви с Истиной. И когда Мара[1], разрушитель, придет отделить видимые формы вашего
существа, вы пребудете с Истиной и вкусите вечной жизни, ибо Истина бессмертна»
(«Священные книги Востока», т. 19, цитата по книге
Е.И.Рерих. Основы буддизма).
[1] Мара (санскр., убивающий, уничтожающий) — в буддизме персонифицированное зло, отец всех пороков и заблуждений, искуситель стремящихся к просветлению.
Любовь же человеческая, освященная сопричастностью с Любовью Божественной, также становится благой и возвышенной. Но, отвращаясь от Любви Божественной и склоняясь к любви животной, чувственной и уделяя последней чрезмерное внимание человеческая любовь становится низменной и пошлой.
В соответствии с
таким пониманием картина Тициана «Любовь
земная и небесная» могла быть названа «Любовь человеческая (или супружеская) и
Любовь Божественная».
При этом Любовь Небесная или Божественная изображена Тицианом обнаженной, перекликаясь с образом обнаженной Истины в «Аллегории Клеветы» Сандро Боттичелли.
Сандро Боттичелли. Аллегория Клеветы
Бальдассаре Кастильоне «О придворном»
…При
виде изящной и красивой дамы с приятным нравом и любезными манерами, когда
придворный понимает, поскольку он сведущ в любви, что между ними существует
природное соответствие, и как только замечает, что восхищается ею и запечатлевает
её образ в своём сердце, что душа начинает с удовольствием созерцать этот образ
и чувствовать на себе его волнующее и разогревающее действие, что живые духи,
лучащиеся из глаз, всё время добавляют новую пищу для огня, он тотчас должен
предусмотреть немедленное средство противодействия и, разбудив разум, так
скрепить своё сердце и закрыть входы для чувств и влечений, чтобы они ни силой,
ни обманом не могли в него проникнуть.
Если
вспышка чувств угасает, то исчезает и опасность. Но если она сохраняется и
растёт, тогда придворный, чувствуя, что он захвачен ими, должен решиться полностью
избежать всякой скверны вульгарной любви и под руководством разума направиться
по пути божественной любви.
Прежде
всего ему следует принять во внимание, что тело, в котором сияет эта красота,
не является её источником. Напротив, поскольку она не телесна и является
божественным лучом, теряет часть своего достоинства, обретаясь в низком и тленном
субъекте. Она настолько более совершенна, насколько менее ему причастна, и
бывает совершеннейшей, полностью отделившись от него.
Как нельзя слушать вкусом и обонять
слухом, так нельзя ни наслаждаться красотой, ни удовлетворять возбуждённое
желание осязанием, ибо это возможно только с помощью того чувства, истинным
объектом которого она является, то есть зрения. Пусть он отступит от слепого суждения чувств и, созерцая, наслаждается
этим сиянием, изяществом, любовными искрами, улыбками, манерами и другими
приятными свойствами красоты; слушая, пусть наслаждается нежными звуками
голоса, созвучием слов, гармонией музыки (если любимая женщина — музыка). Тогда, не обращая желание к телу в нечестивом влечении, сладчайшей пищей
насытит он душу с помощью зрения и слуха, которые имеют мало телесного и
являются помощниками разума.
Затем пусть подчиняется, угождает и почитает свою даму, высказывая ей всякое
уважение; относится к ней лучше, чем к себе; все её интересы и удовольствия предпочитает
своим и любит красоту её души не менее, чем красоту её тела.
Пусть
он заботится о том, чтобы уберечь её от ошибок; уговорами и хорошими примерами
побуждает её к скромности, умеренности, истинной порядочности, стремясь к тому,
чтобы помыслы её были чисты и чужды всякому безобразию порока. Сея добродетели
в саду красивой души, он пожнёт плоды прекраснейших нравов и отведает их с
необычайным удовольствием; это будет истинным порождением красоты в красоте,
что и есть, как утверждают, цель любви.
Тогда
наш придворный станет в высшей степени приятен своей даме, и она, будучи им
любима, также постарается сделать ему приятное, проявляя всегда себя
почтительной, милой и любезной. Имея согласные и порядочные желания, они станут
счастливейшими людьми….
Пояснение К.С. к фрагменту из трактата «О придворном» Б.Кастильоне
Этот фрагмент из трактата Б.Кастильоне служит
прекрасным наглядным выражением христианской неоплатонической философии любви,
в которой придворный восходит от
влюблённости через супружескую любовь к Любви Божественной. И даже, точнее, две
души (мужская и женская), соединённые возвышенной человеческой любовью,
восходят к совместному Богопознанию, к познанию Божественной Природы
протиповоложного Начала друг в друге, соединяются в Боге:
«Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет
связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе. Истинно
также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком
деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое
или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Матф.18:18-20).
«И сказал: посему оставит человек отца и мать и
прилепится к жене своей, и будут два одною Плотью, так что они уже не двое, но Одна
Плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Матф.19:5,6).
«Одна Плоть»
здесь — не одно физическое тело, но аллегорически — единый
Человек, единый духовный биполярный Андрогин, единый Атом Человечества.
Комментариев нет:
Отправить комментарий